Жизнь и судьба - Страница 142


К оглавлению

142

Старик в насаженной на лоб пилотке стоял над горевшим на полу костром и переворачивал штыком жарившиеся на листе кровельной жести картофельные оладьи; готовые оладьи он складывал в металлическую каску. Увидев связного, он быстро спросил:

– Сережа там?

Связной строго сказал:

– Начальник пришел!

– Сколько лет, отец? – спросил Крымов.

– Шестьдесят, – ответил старик и объяснил: – Я из рабочего ополчения.

Он снова покосился на связного.

– Сережка там?

– Нету в полку его, видно, он к соседу попал.

– Эх, – с досадой сказал старик, – пропадет.

Крымов здоровался с людьми, оглядывался, всматривался в подвальные отсеки с наполовину разобранными деревянными переборками. В одном месте стояла полковая пушка, глядела из бойницы, прорубленной в стене.

– Как на линкоре, – сказал Крымов.

– Да, только воды мало, – ответил красноармеец.

Подальше, в каменных ямах и ущельях стояли минометы.

На полу лежали хвостатые мины. Тут же, немного поодаль, лежал на плащ-палатке баян.

– Вот дом номер шесть дробь один держится, не сдается фашистам, – громко сказал Крымов. – Весь мир, миллионы людей этому радуются.

Люди молчали.

Старик Поляков поднес Крымову металлическую каску, полную оладий.

– А про то не пишут, как Поляков оладьи печет?

– Вам смех, – сказал Поляков, – а Сережку-то нашего угнали.

Минометчик спросил:

– Второй фронт не открыли еще? Ничего не слышно?

– Пока нету, – ответил Крымов.

Человек в майке, в распахнутом кителе сказал:

– Как стала по нам садить тяжелая артиллерия из-за Волги, Коломейцева волной с ног сбило, он встал и говорит: «Ну, ребята, второй фронт открылся».

Темноволосый парень проговорил:

– Чего зря говорить, если б не артиллерия, мы тут не сидели бы. Слопал бы нас немец.

– А где ж, однако, командир? – спросил Крымов.

– Вон там, на самом переднем крае примостился.

Командир отряда лежал на высокой груде кирпича и смотрел в бинокль.

Когда Крымов окликнул его, он неохотно повернул лицо и лукаво, предостерегающе приложил палец к губам, снова взялся за бинокль. Спустя несколько мгновений его плечи затряслись, он смеялся. Он сполз и, улыбаясь, сказал:

– Хуже шахмат, – и, разглядев зеленые шпалы и комиссарскую звезду на гимнастерке Крымова, проговорил: – Здравствуйте в нашей хате, товарищ батальонный комиссар, – и представился: – Управдом Греков. Вы по нашему ходку пришли?

Все в нем – и взгляд, и быстрые движения, и широкие ноздри приплюснутого носа – было дерзким, сама дерзость.

«Ничего, ничего, согну я тебя», – подумал Крымов.

Крымов стал расспрашивать его. Греков отвечал лениво, рассеянно, позевывая и оглядываясь, точно вопросы Крымова мешали ему вспомнить что-то действительно важное и нужное.

– Сменим вас? – спросил Крымов.

– К чему? – ответил Треков. – Вот только курева, ну, конечно, мины, гранаты и, если не жалко, водочки и шамовки на кукурузниках подбросьте… – Перечисляя, он загибал пальцы на руке.

– Значит, уходить не собираетесь? – злясь и невольно любуясь некрасивым лицом Грекова, спросил Крымов.

Они молчали, и в это короткое молчание Крымов превозмог чувство своего душевного подчинения людям в окруженном доме.

– Дневник боевых действий ведете? – спросил он.

– У меня бумаги нет, – ответил Греков. – Писать не на чем, да и некогда, да и не к чему.

– Вы находитесь в подчинении командира сто семьдесят шестого стрелкового полка, – сказал Крымов.

– Есть, товарищ батальонный комиссар, – ответил Греков и насмешливо добавил: – Когда поселок отрезали и я в этом доме собрал людей, оружие, отбил тридцать атак, восемь танков сжег, надо мной командиров не было.

– Наличный состав свой на сегодняшнее число точно знаете, проверяете?

– Зачем мне проверять, я строевых записок не представляю, что я, в АХО и на допе снабжаюсь? Сидим на гнилой картошке и на гнилой воде.

– Женщины в доме есть?

– Товарищ комиссар, вы вроде допрос мне учинили?

– Ваши люди в плен попадали?

– Нет, такого случая не было.

– Все же, где ваша радистка?

Греков закусил губу, брови его сошлись, и он ответил:

– Девушка эта – немецкая шпионка, она меня завербовала, а потом, я ее изнасиловал, а потом я ее пристрелил. – И, вытянув шею, он спросил: – Такого, что ли, ответа вам от меня нужно? – И с насмешкой сказал: – Я вижу, дело штрафным батальоном пахнет, так, что ли, товарищ начальник?

Крымов несколько мгновений молча смотрел на него и сказал:

– Греков, Греков, закружилась ваша голова. И я в окружении был. И меня спрашивали.

Он посмотрел на Грекова и медленно сказал:

– У меня есть указание, – в случае необходимости отстранить вас от командования и переподчинить людей себе. Зачем вы сами прете на рожон, толкаете меня на этот путь?

Греков молчал, думал, прислушивался, потом сказал:

– Стихает, успокоился немец.

21

– Вот и хорошо, посидим вдвоем, – сказал Крымов, – уточним дальнейшее.

– А зачем сидеть вдвоем, – сказал Греков, – мы тут воюем все вместе и дальнейшее уточняем вместе.

Дерзость Грекова нравилась Крымову, но одновременно и сердила. Ему хотелось сказать Грекову об украинском окружении, о своей довоенной жизни, чтобы Греков не принимал его за чиновника. Но в таком рассказе, чувствовал Крымов, проявилась бы слабость его. А Крымов пришел в этот дом проявить свою силу, а не слабость. Он ведь не был политотдельским чиновником, он был военным комиссаром.

«Ничего, – подумал он, – комиссар не подкачает».

В затишье люди сидели и полулежали на грудах кирпича. Греков произнес:

142