Жизнь и судьба - Страница 291

291

– Скоро я поеду в город, на Гоголевскую, к себе домой, откапывать черепки, – сказала Александра Владимировна. – Тянет домой.

– Не рано ли вы встали, очень вы бледная.

– Огорчили вы меня своим рассказом. Хочется, чтобы все по-иному стало на этой святой земле.

Он покашлял.

– Помните, Сталин говорил в позапрошлом году: братья и сестры… А тут, когда немцев разбили, – директору коттедж, без доклада не входить, а братья и сестры в землянки.

– Да-да, хорошего в этом мало, – сказала Александра Владимировна. – А от Сережи ничего нет, как в воду канул.

Вечером приехал из города Степан Федорович. Он утром никому не сказал, уезжая в Сталинград, что на бюро обкома будет рассмотрено его дело.

– Андреев вернулся? – отрывисто, по-начальнически спросил он. – Про Сережу ничего нет?

Александра Владимировна покачала головой.

Вера сразу заметила, что отец сильно выпил. Это видно было по тому, как он открыл дверь, по весело блестевшим несчастным глазам, по тому, как он выложил на стоп привезенные из города гостинцы, снял пальто, как задавал вопросы.

Он подошел к Мите, спавшему в бельевой корзине, и наклонился над ним.

– Да не дыши ты на него, – сказала Вера.

– Ничего, пусть привыкает, – сказал веселый Спиридонов.

– Садись обедать, наверное, пил и не закусывал. Бабушка сегодня первый раз вставала с постели.

– Ну вот это – действительно здорово, сказал Степан Федорович и уронил ложку в тарелку, забрызгал супом пиджак.

– Ох, и сильно вы клюкнули сегодня, Степочка, – сказала Александра Владимировна. – С какой это только радости?

Он отодвинул тарелку.

– Да кушай ты, – сказала Вера.

– Вот что, дорогие, – негромко сказал Степан Федорович. – Есть у меня новость. Дело мое решилось, получил строгий выговор по партийной линии, а от наркомата предписание – в Свердловскую область на маленькую станцию, на торфе работает, сельского типа, словом, из полковников в покойники, жилплощадью обеспечивают. Подъемные в размере двухмесячного оклада. Завтра начну дела сдавать. Получим рейсовые карточки.

Александра Владимировна и Вера переглянулись, потом Александра Владимировна сказала:

– Повод, чтобы выпить, основательный, ничего не скажешь.

– И вы, мама, на Урал, отдельную комнату, лучшую, вам, – сказал Степан Федорович.

– Да вам всего там одну комнату дадут, верно, – сказала Александра Владимировна.

– Все равно, мама, вам она.

Степан Федорович называл ее впервые в жизни – мама. И, должно быть спьяну, в глазах его стояли слезы.

Вошла Наталья, и Степан Федорович, меняя разговор, спросил:

– Что ж наш старик про заводы рассказывает?

Наташа сказала:

– Ждал вас Павел Андреевич, а сейчас уснул.

Она села за стол, подперла щеки кулаками, сказала:

– Рассказывает Павел Андреевич, на заводе рабочие семечки жарят, главная у них еда.

Она вдруг спросила:

– Степан Федорович, верно, вы уезжаете?

– Вот как! И я об этом слышал, – весело сказал он.

Она сказала:

– Очень жалеют рабочие.

– Чего жалеть, новый хозяин, Тишка Батров, человек хороший. Мы с ним в институте вместе учились.

Александра Владимировна сказала:

– Кто там носки вам так артистически штопать будет? Вера не сумеет.

– Вот это, действительно, вопрос, – сказал Степан Федорович.

– Придется Наташу с вами командировать, – сказала Александра Владимировна.

– А что ж, – сказала Наташа, – я поеду!

Они посмеялись, но тишина после шутливого разговора стала смущенной и напряженной.

61

Александра Владимировна решила ехать вместе со Степаном Федоровичем и Верой до Куйбышева, собиралась прожить некоторое время у Евгении Николаевны.

За день до отъезда Александра Владимировна попросила у нового директора машину, чтобы съездить в город, посмотреть на развалины своего дома.

По дороге она спрашивала водителя:

– А тут что? А здесь что было раньше?

– Когда раньше? – спрашивал сердитый водитель.

Три слоя жизни обнажились в развалинах города, – той, что была до войны, военной – периода боев, и нынешней, когда жизнь снова искала свое мирное русло. В доме, где помещалась когда-то химчистка и мелкий ремонт одежды, окна были заложены кирпичом, и во время боев через бойницы, устроенные в кирпичной кладке, вели огонь пулеметчики немецкой гренадерской дивизии; а теперь через бойницу выдавался хлеб стоящим в очереди женщинам.

Блиндажи и землянки выросли среди развалин домов, в них помещались солдаты, штабы, радиопередатчики, в них писались донесения, набивались пулеметные ленты, заряжались автоматы.

А сейчас мирный дым шел из труб, возле блиндажей сохло белье, играли дети.

Мир вырастал из войны – нищий, бедный, почти такой же трудный, как война.

На разборке каменного мусора, завалившего магистральные улицы, работали военнопленные. У продовольственных магазинов, размещавшихся в подвалах, стояли очереди с бидончиками. Военнопленные румыны лениво шарили среди каменных громад, откапывали трупы. Военных не было видно, изредка лишь попадались моряки, водитель объяснил, что Волжская флотилия осталась в Сталинграде тралить мины. Во многих местах были навалены свежие негорелые доски, бревна, мешки цемента. Это завозились материалы для строительства. Кое-где среди развалин наново асфальтировали мостовые.

По пустынной площади шла женщина, впряженная в двухколесную, груженную узлами тележку, двое детей помогали ей, тянули за веревки, привязанные к оглоблям.

Все тянулись домой, в Сталинград, а Александра Владимировна приехала и вновь уезжала.

291